Не так давно «День» писал о всеукраинской программе «Первый шаг к успеху», организованной с целью помочь молодым девушкам с задатками лидеров реализовать свой потенциал. На первом этапе программы были отобраны 50 девушек, которые написали лучшие эссе на тему женского лидерства. Тройка наиболее интересных, по оценке нашей редакции, эссе были опубликованы в №103. Одно из них — письмо Ирины Гавришевой из Запорожья, девушки в инвалидной коляске, которая не только хорошо ориентируется в проблемах людей с ограниченными физическими возможностями, в частности женщин, в Украине, но и достаточно четко представляет себе пути их решения. Актуальность этой темы сложно переоценить, эссе Ирины понравилось не только нашей редакции и организаторам конкурса. Приз за победу в конкурсе эссе — встреча с украинскими женщинами-лидерами, которая состоялась 28 июня («День» №106). Выступая с трибуны, отметила именно Иринино сочинение первая леди страны Катерина Чумаченко-Ющенко, высказав желание пообщаться с автором. Казалось бы, первый шаг к реализации мечты — помочь таким же людям, как она сама — Ириной сделан: она получила право голоса на национальном уровне. Но... 

Еще в разговоре с корреспондентом «Дня» Ира сообщила, что хочет быть врачом — кардиологом или узистом, словом, выберет такую специализацию, чтобы инвалидная коляска не была помехой. Только именно врачом. Красный диплом давал основание полагать, что мечта осуществится — оставалось только подать документы в Запорожский медицинский университет и пробовать свои силы на экзаменах. «День» пожелал Ирине удачи. Но на днях в редакцию позвонила ее мама и сообщила, что в университете у Иры... отказались даже принимать документы. Причина отказа — все та же инвалидная коляска. Университет отказывается принимать документы у девушки в инвалидной коляске, пугая ее ступеньками. Подробности Ирина рассказала в письме, которое мы публикуем ниже. 

До 11 лет я была совершенно здоровой, полной сил девочкой. Потом случайное падение, ушиб колена — и в итоге 14 мая 1996 года рядовая операция, каких в стране делают сотни. Очнувшись после наркоза, я была уверена, что скоро, буквально через пару месяцев все станет, как раньше. Но уже через 14 дней после операции я впервые почувствовала что-то не то: слабость во всем теле, мои мышцы отказывались меня слушаться. Тогда это казалось чем-то случайным и временным. 

Через год после той операции я уже не могла посещать школу — не было сил до нее идти. Через 28 месяцев потеряла способность ходить. С момента начала болезни не прошло еще и трех лет, когда у меня впервые отказали дыхательные мышцы, а вслед за ними и сердце. 

2 года были упорной битвой с болезнью за то, чтобы оставить меня среди живых. Было много чего, некоторые осложнения казались несовместимыми с жизнью. Но я снова и снова выживала ценой потери функции очередной мышцы. 

Мне было 16,5 лет когда болезнь наконец отступила. Она перестала прогрессировать, однако то, что она отобрала, так и не вернулось. Я научилась жить такой: с едва работающими ногами (из которых научилась выжимать максимум и довольно неплохо стоять), с пальцами рук, которые отказывались писать ручкой. И еще много чего отличало меня от «нормальных» людей. Но выбора не было, надо было начинать новую, «инвалидную» жизнь. 

С детства я мечтала быть врачом. Со временем медицина стала моим хобби: я читала специализированные справочники, учебники. Читала просто так, как обычные люди читают художественную литературу. Я любила и люблю медицинскую науку. И мечтала стать ее служителем. В годы прогрессирования болезни об учебе в вузе не могло быть и речи, я ждала долго и терпеливо, ждала заветный срок — 3 года ремиссии, после которого вероятность возврата болезни снижается в разы. А сама готовилась к поступлению в медицинский университет. Я знала, что это сложно, но я достаточно хорошо знала и себя, поэтому была уверена: я осилю все. 

27 мая я пошла на личный прием к ректору нашего Запорожского государственного медицинского университета — решить вопрос с организацией экзамена по украинскому языку. Экзамены по профильным предметам были тестами, и для меня не составляет труда на них отвечать. А вот экзамен по украинскому (диктант) я написать вместе со всеми не могу — из-за слабости пальцев я пишу медленно и с перерывами. Зато очень быстро и хорошо печатаю на компьютере. С этим и пошла к ректору, чтобы разрешил мне писать диктант на компьютере. Первое, что мне ответили: «Как ты — колясочница, будешь учится?». Я объяснила, что это не проблема, что я знаю способы выхода из ситуации. Но ответ был тот же, только уже более прямой: «Колясочник не может учиться в медунивере. Идите в любой другой». Но все же ректор пообещал позвонить в министерство и узнать, как можно решить проблему диктанта. Просил перезвонить через неделю-две. 

15 июня звоню в приемную ректора. Для меня никакой информации не оставили, но могут связать с человеком, который отвечает за личные приемы. Звоню туда. Разговор снова начинается со слов «Как ты будешь учится? Ты же на коляске!!!». Корректно пресекаю разговор в этом русле, интересуюсь, что решилось по поводу диктанта. Ответ: «Какого диктанта? Вам сказали же, что если хотите учиться, то сдавайте экзамены вместе со всеми! Об отдельном диктанте разговора не было!» — и бросили трубку. 

16 июня мама едет на прием к председателю приемной комиссии. И опять то же самое: «На коляске?!! Да не может быть и речи о том, чтобы она у нас училась!» Просьбы обосновать такие слова ни к чему не приводят. 

6 июля звонок из медунивера. Просят разрешения приехать ко мне, поговорить, решить проблемы. Приезжает профессор с кафедры педиатрии и еще одна женщина с фармакологического факультета. Разговор начинается уже традиционно: «Как ты себе представляешь обучение в медунивере?». Объясняю, что представляю, и вполне конкретно, что проблема ступенек стоит для меня не только в медицинском, но и в любом другом вузе, да и вне вузов тоже. Тогда разговор переходит на то, что ректор готов пойти навстречу и позволить мне вступить в медицинский университет, но на фармакологию. Объясняю, что мне туда нельзя, это контакт с химикатами, который мне противопоказан. Получаю ответ, что они возьмут меня на заочное отделение и освободят от контакта с химикатами. Обещают всесторонне помочь и «сделать звездой фармации». Только вот представить себе выдающегося научного сотрудника в фармакологии, который ни разу в жизни не видел химических реакций, как-то сложновато. Отказываюсь и настаиваю на своем: имею право поступать, куда угодно, поэтому буду поступать на лечебное дело. 

7 июля еду подавать документы для поступления. При себе имею все необходимые справки, в том числе и из поликлиники по месту жительства с указанием, что по состоянию здоровья обучение в данном вузе мне не противопоказано. Заполняю все бумаги, когда выясняется, что сделанная мной ксерокопия справки из МСЭКа должна быть заверена. Девочка, которая занимается подготовкой документов для подачи в приемную комиссию идет заверять справку, я остаюсь ждать, держа все документы в руках. Через время ко мне подходит член приемной комиссии и просит позвать кого- то из родных, так как «возникли некоторые трудности». Мама идет в приемную комиссию, после чего ко мне приходят и прос ят отдать документы. Минут через 40 мне сообщают, что медицинская справка, предоставленная мною, недействительна, так как врач допустил ошибку, не вписав один из диагнозов. С такой справкой меня не примут (хотя «некоторые трудности» возникли еще до того, как кто-либо из приемной комиссии увидел эту справку). Это решение приемной комиссии. А так же ее решение — направить меня «на медицинское освидетельствование» в комиссию при горздравотделе. Моего мнения по поводу этого, фактически принудительного, освидетельствования никто не спрашивает. Понимая, что это решение не совсем законно, пишу заявление на имя председателя приемной комиссии с требованием принять мои документы к рассмотрению и допустить к вступительным экзаменам. Очередной раз получаю отказ. На слова: «Напишите, почему вы отказываетесь», слышу крик: «Как вы мне надоели! Уходите, ничего подписывать я не буду». На том и ушла. 

10 июля еду на комиссию при горздравотделе. С порога у меня требуют предоставить комиссии мои медицинские документы. Я не имела и не имею желания разглашать тайну своего состояния здоровья. То, что имело значение для обучения, врачи поликлиники занесли в справку, все остальное я бы хотела сохранить в тайне (и имею на это полное право). Разговор выдался не из легких, 1,5 часа я выслушивала одно и то же: ты на коляске, ты не сможешь. Иди куда угодно, но не в медицинский. Все 1,5 часа я пыталась перевести разговор в чисто правовое русло — где в законе написано, что человек с моим заболеванием не имеет права учится в данном вузе? Где в законах или Конституции написано: «Все граждане имеют право на образование, кроме передвигающихся на колясках»? Но правовой вопрос никого не волновал. Волновало, как я буду подниматься по ступенькам (как будто в жизни мне не приходится с ними сталкиваться каждый день), как буду общаться с людьми, вдруг кто-то заразит меня чем-то (как будто дома я сижу в стерильных условиях и у людей перед разговором требую справку, что они здоровые). Фактически, мне отказали... 

11 июля мама поехала забирать копию решения комиссии, и ее ошарашили тем, что решение принято в нашу пользу! Сказали, что посоветовались с юристом, который пояснил им, что, несмотря на болезнь, никто не имеет права запретить мне учиться в любом вузе. Только вот документ еще не совсем готов, не хватает нескольких подписей. 

12 июля мама звонит в горздравотдел, чтобы узнать, готова ли справка и можно ли за ней приезжать. Ответ просто ошарашивает: «Ту справку мы не дадим. Сегодня опять соберется комиссия и подпишется под тем, что мне обучение в медицинском вузе противопоказано». То есть комиссия будет это решать без меня, без документов, вообще без ничего. Просто собрались, написали, что нельзя, — и все. И моему мнению там вообще нет места. Мама разговаривала и с председателем комиссии Неонилой Чеченец, и с начальником горздравотдела Надеждой Севальневой. Везде ответ один: она не может учиться, она больна, она инвалид!!! Идите в другой вуз. Опять мама разговаривала с юристом, который тогда сказал, что я имею право учиться, а уже на следующий день — что нет. По настоянию мамы он дал номера статей законов, на которые он ссылался, отказывая мне. Самое смешное, что когда я открыла эти статьи («Закон про освіту» стаття 3 п. 1 і Наказ №71 от 1.02.06 «Про умови прийому до вищих навчальних закладів»), то прочитала в них следующее: «Громадяни України мають право на безкоштовну освіту в усіх державних на вчальних закладах незалежно від статі, раси, ..., стану здоров’я, місця прож ивання та інших обставин». Третий закон, на который сослался юрист — некий совместный приказ министерств образования и здравоохранения от не то 1976, не то 1977 годов. Якобы в том приказе написано, что моя болезнь является противопоказанием для обучения именно в медицинском вузе. Приказ этот я найти не смогла, хотя имею подозрения, что в том виде, в котором мне его преподали, он вообще не существует. Не говоря уже о том, что в 1976 году моя болезнь считалась почти смертельной, продолжительность жизни больных была не более 10 лет. А сейчас даже при самых тяжелых формах люди могут жить десятилетиями... 

То есть юрист дает либо не те законы (а как раз противоположные), либо указ тридцатилетней давности, который, вероятнее всего, уже давно потерял силу, да и был ли вообще?.. 

15 июля заканчивается срок подачи документов. 16 го первый экзамен. Ужеочевидно, что поступить я не смогу, ведь моих документов в университете как будто и не было. И отказов как будто и не было, ведь ни одного заявления никто не подписал. И меня, судя по всему, там никогда не было… 

Вывод напрашивается один: медунивер решил любой ценой не принимать меня. Да и не то, что не принимать, а даже не допускать к экзаменам. Отговорки меняются каждый раз, неизменной остается «забота» о моем благе и полная уверенность в собственной непогрешимости «Я врач, я лучше знаю, что ты можешь, а что нет». И хотя на комиссии не раз звучали слова: «Дело не в твоей коляске, а в том, что ты тяжело больная», но началось все с того дня, как я на коляске зашла в кабинет ректора. Он не знал диагноза, не знал, насколько у меня сохранилась функция ног, но сразу же отказал. И после этого меня будут убеждать, что моя коляска тут не при чем?...»