В 1997 году моя жизнь разделилась на "до" и "после". Наверное, если смотреть со стороны, то не произошло ничего решающего - я отлежала 3 недели в областном отделении детской гематологии. Что могли изменить в жизни тринадцатилетнего ребенка эти 3 недели? Но эти 3 недели, этот 21 бесконечный день перевернули мою жизнь, и она уже никогда не стала такой, какой была до этого.
Это был жестокий урок судьбы… Я не знаю, почему Бог решил показать мне, 13-летней девочке, весь тот кошмар. Может быть для того, чтобы через много лет я смогла рассказать здоровым людям о том, что ад существует. Он здесь, на земле, в ничем не примечательной больнице, в отделении детской гематологии. Может быть, я прошла через этот ад именно для того, чтобы другие узнали о том, что на самом деле кроется под сухой статистикой количества онкозаболеваний среди детей.
В этих рассказах я попыталась передать наиболее запомнившиеся мне моменты. То, что запало в душу, а иногда и шокировало. То, о чем до сих пор я молчала, не находя в себе силы снова, пусть даже мысленно, пережить это. Я надеюсь, что из этих отдельных рассказов у читателя сложится яркое представление о том мире, в котором живут сотни детей в Украине. Мире, полном страха, горя, а еще надежды и веры.
Побег от смерти
Когда я впервые перешагнула через порог отделения детской гематологии, я себе даже не представляла что это такое. В моем мозгу с трудом совмещались такие понятия как "дети" и "рак". Казалось, что кто-то просто ошибся, объясняя мне что тут есть дети с раком крови. Ведь такого просто не могло быть.
Поначалу мне казалось, что и отделение это совершенно обычное, и дети тут такие же, как и везде. Но дня за два я стала ощущать разницу. Лысая детвора произносила слово "смерть" так же обыденно, как и слово "завтрак". Казалось, что сама смерть висит тут где-то в воздухе. Ее буквально ощущаешь кожей. А еще тут неимоверным образом сосуществовали отчаянье и безграничный оптимизм. Я слышала, как одни дети говорили "я лучше умру чем снова соглашусь капать химию", а другие весело поглаживая лысую после химиотерапии голову шутили что теперь существенная экономия на шампуне. Да что разные дети, в одном и том же ребенке в течение дня то поднималось отчаянье и полное безразличие, то снова возрождалась вера и надежда на лучшее.
А еще глаза… глаза этих детей меня поразили больше всего. Они были настолько… трудно даже описать… они отражали какие-то совершенно взрослые эмоции. Когда кто-то из новеньких говорил что-то вроде "я скоро поеду домой" другие смотрели на него с таким явным снисхождением и иронией. В этих взглядах так и читалось: "Как мало еще в этой жизни ты понимаешь". В этих глаза иногда проскакивала неимоверная боль… она появлялась какими-то вспышками, как будто пеленой застилались глаза на несколько секунд, а потом снова в этих глазах зажигался огонек жизни. Эта была не только физическая боль, которая для большинства здешних обитателей стала частью повседневной жизни. Это в большей степени была боль душевная… боль памяти о том кошмаре, который вихрем периодически налетает на отделение и напоминает о том, что все смертны, даже дети…
Не знаю почему, но где-то за неделю я настолько тонко прочувствовала всю атмосферу этого отделения, что стала понимать то, что было совершенно ясно постоянным обитателям отделения и что не значило ничего для детей с анемиями… Я мало что понимала умом, но сердце мое знало что это страшное место, из него надо выбираться… Моя душа требовала возвращения в нормальным мир, где все было так легко и понятно. Где не было этого гнетущего предчувствия беды.
Это был как раз 21 день моего пребывания в гематологии. Через стеклянные двери палаты я увидела, как врачи побежали в палату напротив. Именно побежали, что было в отделении не принято. Потом я увидела, как туда понесли капельницу, медсестра что-то кричала в телефонную трубку. Из палаты вышла молодая девушка. Это была сестра новенького мальчика, которая осталась с братом пока их мать повезла анализы в Киев для подтверждения диагноза. Девушка плакала… Не так как обычно плачут люди от обиды или горя. Она просто всхлыпывала и по ее щекам текли слезы. А она этого как будто и не замечала, она шла куда-то совершенно бесцельно. Кто-то из мам мягко взял ее за плечи и отвел к стулу возле сестринского поста, другая принесла воды. Девушка никак не реагировала на это, по-моему, она даже не замечала этой заботы.
На палату напротив повесили белую простынь. Я уже достаточно хорошо знала это отделение, чтоб понимать этот знак - за той дверью кому-то очень плохо, по этому стекло завешивают простыней, чтоб другие дети не видели. Врачи забегали и выбегали из палаты, я заметила, что на руках у них была кровь… много крови. Потом в палату завезли инвалидную коляску. Когда простыня на двери отодвинулась, оттуда вывезли парня. Бледный белокурый мальчишка 14 лет, в списке больных в графе диагноз у него стояло таинственное "о. л.". Все в отделении знали, что означает это сокращение, только врачи и родители упорно делали вид, что дети не знают о своих диагнозах и диагнозах соседей. Мальчик сидел на коляске, поджав ноги к животу (поскольку на коляске не было подножек, с подножками она не помещалась в лифт). На нем была белая футболка и шорты. Футболка была белой когда-то… сейчас она вся была алой, и лишь небольшие участки на рукавах выдавали истинный ее цвет. Возле лица мальчик держал сложенную пеленку. Пеленка эта тоже была вся алая и насквозь мокрая. На лице, руках, ногах… везде была кровь. Она буквально фонтаном ударила из носа, когда он на мгновение убрал пеленку от лица. Когда его провозили мимо дверей моей палаты, я увидела, как он чуть сильнее прижал пеленку к лицу. При этом между пальцами полились ручейки крови. Пеленка была пропитана кровью до последней нитки… Мальчика везли в реанимацию… Я услышала, как кто-то из ребят в отделении сказал "это конец…". Это позже я узнаю, что в реанимацию детей из нашего отделения переводят в исключительных случаях и чаще всего они оттуда уже не возвращаются…
Где-то через пол часа я услышала, что коляска едет по коридору. И тут же увидела, как мимо двери моей палаты провезли этого мальчика. Он не плакал… в его глазах, кажется, даже не было страха. Там было только полное непонимание того, что происходит. А происходило то, что реанимация видя насколько плохо дело, просто отказалась брать его в отделение. Ведь за каждую смерть отделению приходится отчитываться… Для реанимации этот мальчик, умирающий от кровотечения, был лишь статистической единицей. Крайне нежелательной единицей. Его просто не взяли в реанимацию, сказали что лучше ему будет умереть в отделении… Только наша медицинская система могла породить такие традиции… Мучительная смерть от кровотечения в обычном отделении, где не могли обеспечить хотя бы изоляцию умирающего ребенка от остальных, была лучше, чем ухудшение статистических показателей.
Когда мальчика завозили в палату, он придержал рукой простыню. На белой простыне остался кровавый отпечаток детской ладони… Врачи снова забежали в его палату… я видела, как медсестры каждые 10-15 минут заносили туда новые бутылки растворов для капельницы. Мальчик терял огромное количество крови, и ее надо было чем-то замещать. Но на станции переливания не было настолько много крови чтобы капать ему. Тем более, что потратив всю кровь на этого ребенка, под удар ставились жизни еще 10 человек в отделении, которым тоже в любой момент может понадобится переливание. По этому вместо крови ребенку капали просто соляной раствор…
Я не слышала из палаты голоса мальчика. Слышала только отрывистые команды врачей принести то или другое. Сестра мальчика все так же сидела возле поста. Ее лицо было совершенно каменное, слезы лились не переставая. Она смотрела в одну точку на противоположной стене, не замечая проходивших мимо людей. Она не отвечала, когда ей предлагали водички или валерьянки. Она просто сидела, глядя сквозь стены. Иногда ее губы шевелились, но что она говорила не было слышно. Может быть, она шептала молитву… а может сама себе шепотом задавала тот вопрос, который потом будет кричать на все отделение: "Почему он???".
Все отделение замерло… санитарки вытирали на полу кровавые полоски, которые оставила испачканная кровью коляска. Они старались сделать это побыстрее, пока никто из детей не заметил, но все уже все поняли. Дети собрались в столовой кучкой, и в глазах у них застыл панический страх. Смерть каждого в этом отделении - разрушение надежд всех остальных выйти отсюда живым. В отделении висела напряженная тишина, все ждали развязки. Только несколько детей с анемиями продолжали о чем-то громко спорить. Они не понимали что происходит… может быть в этом и было их счастье…
Мальчика еще пару раз провозили мимо моей палаты в реанимацию, оба раза его отказались брать. Когда второй раз его везли обратно, я, увидев его лицо, поняла значение фразы "смертельно бледный". Все его лицо было измазано кровью, но даже так было видно что кожа его совершенно белая, без малейшего розового оттенка. Глаза были полузакрыты. Ноги то и дело сползали с коляски, а голова свешивалась на бок. Врачи теребили его, он открывал глаза, смотрел на них мутным взглядом, как-то растеряно оглядывался и снова прикрывал глаза. Он умирал… умирал у всех детей на глазах…
Никогда не забуду как, аккуратно отодвинув немного простыню, из палаты мальчика вышли все врачи и медсестры. Все сразу… медсестра несла в руках капельницу, в которой осталась половина раствора. Я глянула на это, и внутри все оборвалось… я знала, что мальчик умер. Просто знала… Я смотрела как завороженная на белую простыню с отпечатком ладони этого мальчика… мне было страшно от того, что вот этот след еще не высох, а ребенка уже нету… нету и никогда не будет… Я повернулась к стенке и заплакала… заплакала по мальчику, которого увидела первый раз 2 дня назад… по мальчику, которого я даже не знала по имени. Я лежала, тихонько всхлыпывая когда услышала в коридоре вопль… именно вопль, по-другому и не назовешь. Сестра мальчика страшно, очень страшно кричала. Я слышала, как другие шепотом ее успокаивали, а она продолжала кричать "Почему???". Столько боли, столько обиды было в этом крике.
Действительно, почему? Почему все это случается? Этот вопрос не давал покоя и мне. Я слышала, как девушку вывели из отделения… она продолжала кричать… Мне тоже хотелось кричать… так же громко и так же страшно как кричала она… но я не могла… я просто плакала…
Через несколько минут всех детей собрали в коридоре и повели "гулять" чтобы вынести тело мальчика без свидетелей. Нас вывели из корпуса и отвели к беседкам. Нас вели как под конвоем… вернее мы шли как под конвоем: молча, опустив глаза, не обращая внимание ни на что. Я видела на глазах у многих детей слезы… они молчали… молчали и плакали…
Часть детей, те, у кого в графе диагноз стояло "о. л." или другие подобные сокращения, сели отдельно. Эти 10 ребят разного возраста прислонились друг к другу, некоторые положили руку соседу на плече. Они делили между собой свое горе… они пытались прийти в себя после того, как ураган смерти пронесся над ними… сегодня он забрал не их… а завтра? Еще утром многие из сидящих в беседке верили в то, что выздоровят, что у них будет нормальная жизнь. Сейчас в это не верил никто… даже Леша - пятилетний малыш… он тоже плакал. Может быть, поддавшись всеобщему настроению. А может так же, как и другие чувствовал, что смерть показала свою силу и напомнила всему отделению о том, что тут она хозяйка.
Один мальчик вдруг подскочил и крикнул "Ну, кто следующий? Я???". Все вздрогнули от этой фразы. Он сказал в слух то, что думал в тот момент каждый. Самая старшая девочка властно шикнула на паникера. Он снова сел и бессильно заплакал. Но его вопрос снова и снова повторялся в моей голове. И почему-то стало невыносимо страшно, что следующая я. Да, я!!! Здоровая, хорошо себя чувствующая… Но в душе страх ставал все сильнее, мне казалось, что стоит опять переступить порог отделения, как смерть заберет и меня. Это был панический страх, от которого холодело все внутри и кровь отливала от лица. Казалось, что лучше умереть сейчас и здесь, чем вернутся туда, в тот ад…
Когда нас завели обратно в отделение, белая простыня с кровавым следом все так же висела на двери… там, за дверью санитарки пытались отмыть кровь со стен, полов, кроватей. Нам не положено было это видеть, по этому мы видели кровавый отпечаток ладони ребенка, которого уже не было… От этого под кожей пробегали мурашки… Но не это все было самым страшным.
Наибольший страх нагоняло то, что все взрослые в отделении вели себя так, как будто ничего не случилось. Как будто сегодня обычный день и за той простыней так и лежит тот мальчик… и у него все хорошо. Это всеобщее притворство делало атмосферу невыносимой. Казалось, что оплакивают мальчика только дети, а всем взрослым наплевать на то, что случилось… врачи все так же наигранно улыбались нам, родители все так же были заняты своими делами. Создавалось впечатление, что взрослые живут в одной реальности, а мы дети в совершенно другой. И реальности эти в данный момент не пересекались… И было невыносимо страшно, что вот завтра не станет тебя, и всем кроме десятка детей будет точно так же безразлично.
Я сидела, смотрела как завороженная на простынь с отпечатком ладони, смотрела, не отводя взгляд ни на минуту. По щекам текли слезы… все это видели, но никто из взрослых не подошел ко мне, не спросил в чем дело… подошел только лысый мальчишка лет 7, взял мое лицо в руки и повернул голову так, чтобы отпечаток ладони перестал быть в поле моего зрения. Я подняла на него глаза, а он тихо сказал мне "Привыкай" и ушел. Тогда те слова показались мне кощунственными, к этому невозможно было привыкнуть!!! С этим невозможно было жить!!!
Мной овладело одно желание - бежать из этого страшного места. Бежать не глядя, лишь бы подальше. Я просто не могла тут больше находится, я сходила с ума… Уйти, уйти, уйти - это снова и снова крутилось в моей голове. Я уже знала что делать… Я зашла в свою палату, достала вложенную в книгу гривню… этого должно хватить… Все свои пожитки в тумбочке я сложила в пакет, одела все теплые вещи, которые были у меня в палате и тихо, незаметно вышла из отделения… я шла под дождем в тапочках, в тонких спортивных штанах... Дождь был не сильным, но одежда промокала быстро. Я прошла две трамвайные остановки пешком, я не хотела ждать на ближних к больнице остановках, там меня могли найти. По этому медленно брела вдоль трамвайных путей подальше от того страшного отделения… Мне пришлось 30 минут под дождем ждать трамвая… Тапочки были насквозь мокрые… я замерзла… но ни на мгновение не пожалела о том, что ушла. Казалось, что отдаляясь от больницы, я обретала покой. Трамвай ехал по вечернему городу… никто из людей не обратил внимания на то, что я была одета и обута не по погоде… никто не обратил внимания на слезы, которые периодически стекали у меня по щекам… всем было безразлично… так же, как и там, в гематологии…
Дома я ничего не стала объяснять родителям. Я плакала и молчала… нет, я говорила одно "я больше не вернусь туда!!!". Никакие уговоры, ничего не могло изменить мое решение. Уже глубокой ночью, услышав, как я всхлыпываю мама присела рядом со мной. Она молчала, но я знала что ее мучит один вопрос - почему я сбежала? И впервые за много часов я нашла в себе моральные силы произнести это… "Мама, там умирают! Я боюсь, что я тоже там умру!". Нет, произнести вслух это было слишком страшно. Я снова замолчала и только плакала…
На следующий день родители не вернули меня в гематологию… а я еще не один месяц на все вопросы отвечала молчаливыми слезами… Слезами скорби по мальчику, которого я видела только 2 дня, но который раз и навсегда изменил мою жизнь… Его звали Саша… я узнала об этом уже после того…
Ирина, спасибо Вам большое за Ваш рассказ. Я учусь на клинического психолога и летом мне предстоит практика в одной из Московских детских онкологических больниц. Благодаря Вам я смогла лучше представить себе мир глазами больных детей. Надеюсь, что смогу хотя бы немного облегчить им жизнь. Еще раз ОГРОМНОЕ спасибо!
