Не дотрагивайся рукой! Неужели не видишь, какую боль причиняет каждое твоё прикосновение?! Не смей! Отойди. Вон туда, в тот конец комнаты – то кресло очень мягкое, тебе будет удобно в нём. А мне спокойней. Ну же, иди! 

Спасибо, так много лучше. Теперь хорошо. Знаешь, наверное… Ты… ты прости меня за резкость, откуда тебе было знать? 

Но всё же подожди… Тебе удобно сидеть? Вот и хорошо. Не нужно подходить! И смотреть так, как смотришь ты, тоже не надо. Может, это и кажется тебе смешным, но всё же не надо. Посмотри, как плачут сейчас окна! Большие окна, от потолка и до самого пола… От потолка и до самого пола плачут они осенним дождём. Они так прозрачны, так чисты, что сквозь их тщательно умытые стекла видны даже малейшие движения ветра. 

А моя душа припала пылью. До неё так долго никто не дотрагивался, так долго никто не заговаривал с ней, не звал… И ветры перемен занесли её таким густым слоем пыли времени, что даже трудно стало различить её очертания. Просто какой-то бесформенный комок, закутанный в пыль, весь пропитанный ею, ставший ею. Вот и всё, что осталось от моей души. 

Так долго стремились её уничтожить, так старательно били, так точно попадали ножами прямо в её маленькое сердечко! В отчаянной попытке защититься она крепко-крепко сжалась в комочек и зажмурила глаза. Теперь никто не мог её достать. Она больше не чувствовала ударов, всё глубже укрываясь в сотканном ею же каменном панцире. Светлые души не залетали сюда, а тёмным здесь надоело, и они убрались восвояси. 

Ничто теперь не тревожило мрачный покой одинокой души, но и она больше не стремилась к свету. Она слишком отчётливо помнила, как во время первого её полёта – полёта стремительного, по-юношески отчаянного, неземного – ей вдруг разом обрезали крылья. Она судорожно забилась в воздухе, застыв среди ангелов над тёмно-синей бездной, а затем камнем рухнула вниз. И никто из этих созданий, окружающих себя золотым ореолом и колышущих воздух своими крыльями, слышишь? никто из них не удержал её на лету, никто не помог, никто не вынес к свету. Они купались в лучах солнца, они нежились там, в вышине, и никто не хотел спуститься сюда… 

А время шло. Ежедневно подметая облака, чтобы ангелы не испачкали свои крылья, ветер сбрасывал пыль сюда. Иногда вместе с пылью вниз летели и брошенные кем-то перья, и душа жадно ловила их, и из этих перьев пыталась смастерить себе крылья, но… мёртвые, они не умеют летать. Всё здесь припало пылью, сброшенной с облаков, и мёртвыми, уже никому не нужными перьями. Только их слабый мерцающий свет, да изредка появляющаяся далёкая луна, да вечная пустота. И безжизненные перья, что летят оттуда, сверху, жестоко напоминая о небесах. Вот и всё. Всё, что до сих пор было у одинокой души, занесённой небесной пылью. 

И вдруг появляешься ты, беспечная такая, весёлая, молодая, такая деловая. Ты сама, как некий сгусток энергии, непрерывный порыв что-то делать и куда-то бежать. Впрочем, даже не «куда-то», перед тобой всё время яркой звездой горит вполне определённая цель, к которой ты стремишься. Вихрем ярких светлячков ты ворвалась в мою глубинную темень, пронеслась из угла в угол, бешеной скоростью раздувая в стороны пыль, взбудоражила всё, взволновала… 

Оживлённо щебеча, ты собрала брошенные перышки и деловито принялась смахивать отовсюду пыль. Жестокая какая! А может, просто слишком беспечная от своей юности? Здесь никогда не было никаких звуков, а ты щебечешь, шутишь, поёшь о чём-то… Безмолвный покой прежних лет дрожит, расходится волнами, будто потревоженная водная гладь, и готовится разбиться, будто стекло. Слышишь? Даже звенит похоже… 
Ах, ничего-то ты не слышишь, ни о чём не думаешь. Только деловито снуёшь туда-сюда, освещая все закоулки своим мягким светом, и смахиваешь пыль.

А душа всё сильнее жмуриться и даже прикрывает глаза руками – думаешь, легко после целой вечности темноты вдруг посмотреть на свет? Глаза отвыкли от него, им больно, он для них слишком ярок. А тебе понравится, если тебя неожиданно разбудят среди ночи, и прямо в глаза будет бить яркий свет? Только сейчас ты об этом не думаешь… Но это ещё ничего, эти твои выходки ещё можно было терпеть. 

Только тебе этого было мало. Отряхнув пыль, ты увидела мою душу – маленького, сжавшегося в комочек зверёныша, также пропитанного небесной пылью. Повинуясь своему новому чудачеству, ты захотела его погладить. И тут раздался крик. А ты опять ничего не поняла и ещё раз провела рукой по его пропыленной шерстке. 

Ну, как тебе объяснить? Она так обожжена ненавистью, что каждое прикосновение к ней вызывает дикую, невыносимую боль. И ласка ранит так же сильно, как и жестокость, душа давно уже отвыкла от доброты. Поэтому не прикасайся к ней, не надо, не подходи! Перестань деловито сновать по моей бездне и всюду оставлять отпечаток своего света. 

Моя душа – не домашняя кошечка, которую ты можешь нежить и ласкать. Она зверёныш дикий, не приручённый, и на твои прикосновения ответит лишь сердитым, настороженным рычанием. Подожди. Дай ей отряхнуться от пыли, привыкнуть к свету, дай расправить с трудом зажившие крылья и вновь научиться летать. 

А ты можешь приходить и тихонько сидеть в своем кресле, приучая её к своему мягкому свету и чуть ощутимому запаху, напоминающему лаванду. 

Ты слышала? Я уже признал это кресло твоим…