| Я люблю писать о своих врачах. Я хочу, чтоб как можно больше людей узнали о них. Узнали о том, КАКИЕ они. Господь посылает мне на пути совершенно невероятных врачей. Может поэтому о них бывает так сложно рассказать? Например, уже пол года я собираюсь написать своем кардиохирурге из Халле докторе Бушнаке. О человеке, который не смог просто отправить меня умирать, о враче, который смог сделать невозможное – сохранить мою жизнь во время сложнейшей операции. Да, именно так – о враче и о человеке – он уникален в обоих проявлениях. Получив результаты ПЭТ и узнав, что инфекция вокруг сердца, доктор Бергтер всучил мне листочек с именем кардиохирурга и сказал «Вот к нему в пятницу, на 8 утра». Я была в таком шоке, что даже не посмотрела на имя. И только дома я глянула на листок и прочитала «доктор Хасан Бушнак». ХАСАН – о ужас, иностранец, а они чаще всего не говорят по-английски. Пришлось звонить секретарю, которая гордо сообщила, что ее шеф отлично говорит по-английски. В пятницу в назначенное время я сидела на амбулансе. По рассказам Бергтера я знала, что доктор Бушнак – заведующий отделением и вообще супер-пупер специалист. Я знала, что врачи «за 50» в немецких клиниках водятся довольно редко, но все же ожидала, что «супер-пупер» будет близок к этим 50 годам. И каково же было мое удивление, когда из-за угла вырулил молодой, до 40, мужчина и представился доктором Бушнаком! Чуть смуглый, с короткими темными волосами и выразительным лицом. Все, что он думает или говорит, тут же отражается на его лице. Со временем я научусь по одному выражению лица читать его мысли. Темно-синие джинсы, белая футболка, сверху узкий халат с воротником-стойкой, застегнутый под горло. Идеальная осанка. И связка ключей с брелком, которыми он ритмично постукивает по ладони. «Мне вчера целый день коллеги из ядерной медицины по тебе звонили» - у доктора Хасана Бушнака действительно был хороший английский – «Так, вижу письмо с просьбой посмотреть тебя, но не вижу ни заключения ПЭТ, ни других документов». Звонит ядерщикам, те дико удивляются «как, в системе нет заключения? Как странно, ну сейчас отправим вам». Позже ядерщики расскажут мне, что специально не положили заключение в систему, потому что знали – если Бушнак прочитает документы, он откажет мне сразу же. Они хотели, чтобы Бушнак увидел сначала меня, а потом уже документы. Это был единственный шанс – что он не сможет мне в глаза сказать «едь домой умирать». Он читал присланное заключение и все больше хмурился. И все медленнее был ритм, который он отбивал ключами. Он перевел глаза с компьютера на меня, сжал губы и опустил взгляд. - Единственный радикальный способ лечения – удалить электрод, - говорил он, не поднимая глаз. – Но для тебя это операция между «безумно рискованно» и «невозможно». Ты слишком больна, чтоб пережить такую операцию. - А без нее? - спросила я. - Без нее? Если я сейчас откажусь, ты еще успеешь вернуться домой. У тебя остался дома кто-то? - я кивнула – Ты успеешь побыть с родными какое-то время. Успеешь проститься… - Я не хочу прощаться… я хочу жить… - почти про себя буркнула я. Он кинул на меня короткий взгляд и снова уперся глазами в пол. - У тебя есть врач, который сможет подбирать антибиотики и контролировать терапию? - У меня никого нет. Мне все отказывают. Мне отказала клиника, которая установила вертер. Мне отказало множество других клиник. Мне все говорят, что я обречена. А я пытаюсь найти выход… - снова короткий взгляд на меня: - Ок, давай я еще подумаю. Приходи в понедельник… Следующие две недели я ходила к нему чуть ли не каждый день. Я вставала в 6 утра, ехала в клинику на 8, мы говорили с ним 5 минут. О том, что я не переживу операцию, о том, что оставить все как есть – это лучшее, что можно сделать в моем случае. Но он всегда заканчивал разговор фразой «я еще подумаю. Приходи завтра…». Как-то я пожаловалась Бухеру на это. «Вот и отлично, вот и ходи!» - ответил мне Бухер – «У доктора Бушнака конфликт. Не с тобой или со мной. У доктора Бушнака хронический конфликт с самим доктором Бушнаком. Он человек такой… вечно «бу-бу-бу, ничего не получится, лучше и не браться». Но при этом он блестящий хирург. Я таких раньше не видел. И сейчас… он не находит в себе силы отказать, когда видит тебя. Если бы был однозначно против операции – уже отказал бы. А раз говорит «приходи», значит сомневается. И чем больше будет видеть тебя, тем больше будет склоняться к тому, чтобы прооперировать. Ходи!!!». И я ходила. Слушала про то, как не переживу операцию, но ходила. А среди своих стала называть его «мой Бу» - от этого «бу-бу-бу», о котором говорил Бухер и от первых букв его фамилии. А еще появилась кодовая фраза «Бушнак не нашел общего языка с Бушнаком». Временами мне было сложно с ним. Он не подпускает к себе близко – и в прямом, и в переносном смысле слова. Обычно мы разговаривали в кабинете, где он сидел на офисном кресле, я через стол на своей коляске. И стоило мне наклониться вперед или положить руку на стол, как он мгновенно отталкивался от пола ногой и отъезжал на стуле в угол. Я видела, что он амбициозен, но при этом чрезвычайно осторожен. Фанатик, который целыми днями в операционной, один из немногих в Европе, кто устанавливает «на потоке» вспомогательные сердца, но при этом не страдающий манией величия. Потом был этический комитет… согласие на операцию… доооолгий разговор с Бушнаком. «Тебе то хорошо будет, ты умрешь!!! А я?» - эта его фраза плотно вошла в наш повседневный лексикон. А еще «Если с тобой что-то случится, то твоя мама меня сожрет! А не мама, так друзья твои меня сожрут. Обязательно сожрут!». Буквально перед операцией я принесла ему заключение гематолога из Регенсбурга. Бушнак читал письмо, постукивал ключами и… и в какой-то момент застыл. Я поняла – это конец, сейчас он все отменит!
- Да все не так страшно, как там написано – попыталась я выдернуть его из состояния конфликта доктора Бушнака с доктором Бушнаком. - Ох, я не уверен, что мы приняли правильное решение… - он все так же не смотрел на меня. Я ходила к нему несколько раз в неделю уже месяц, а он все это время разговаривал, не поднимая взгляда. - Что значит «не уверен»? Решение принято! Все, мы больше не думаем, мы оперируем! – наехала я на него трактором. От такой наглости он даже на мгновение поднял глаза и улыбнулся. Да, его улыбки я тоже за месяц не видели ни разу. - Да… хорошо… А скажи – ты специально раньше не показывала это заключение? Чтоб я не отказал, – он говорил это не с обидой, а с пониманием… с пониманием того, что я, которой все и всегда отказывают, могла пойти и на это. Лишь бы получить свой шанс. К тому моменту он уже знал – я цепляюсь за любой шанс и борюсь за него до последнего. Потом была экстренная госпитализация с легочным кровотечением… Бушнак не пришел ко мне перед операцией. Он не зашел даже на минуту. Он знал – его «приходи завтра» возможно, стоило мне жизни. Потому что слишком много времени упущено, СЛИШКОМ много. Он знал, что я это понимаю. Очень долго он терзал Бухера фразой «она не понимает, на что идет!», но в какой-то момент увидел, что понимаю, отлично понимаю. И в той ситуации это было самое страшное для него… Я помню выражение ужаса на его лице на следующее утро после операции. Он стоял в дверях и смотрел на меня взглядом «Господи, что я наделал!!!». Я умирала от осложнений операции… Но выжила… и когда он вернулся из отпуска, я весело скакала по отделению. И он впервые посмотрел мне в глаза. И улыбнулся. А когда я сказала «То, что я жива – чудо. И его сделали Вы» - он растеряно посмотрел на свои руки. Как будто сам не мог поверить в то, что чудо произошло, и сделано оно было этими руками. Да, чудо… все описанные в медицинской литературе случаи подобных инфекций заканчивались летально. Пациенты не переживали операций. Более легкие, чем я, пациенты… Благодаря таланту Бушнака и всей команды, я переломила статистику 100% смертности при подобных операциях. За 5 месяцев я видела всякого Бушнака. Между операциями в не застегнутом халате поверх хирургического костюма жующего на ходу яблоко… Грозного «кто это снял половину швов? Почему без моего распоряжения?!» - говорят, это его основная шиза – если он берется за пациента, то другим лучше этого пациента не трогать. Я видела Бушнака-философа. Видела уставшего после длительной операции, когда он со стоном рухнул в кресло, а когда понадобились бланки рецептов, выехал в коридор прямо на кресле – не было сил подняться. Видела Бушнака-ревнивца – он невероятно ревнует меня к Бухеру и не упускает возможности подколоть «а твой профессор Бухер…». Я видела Бушнака всяким… картина «Гавришева на амбулансе ждет Бушнака часами» стала привычной для всего персонала. Но… пришло время уезжать…  Мы очень тепло прощались с Бушнаком. Фото, которое он хотел напечатать в местной газете вместе со статьей о том, как была сделана уникальная операция. В тот день он аж светился. Улыбался. Искренне и открыто. «Не благодари, я просто делал свою работу» - говорил он, а глаза аж светились гордостью. Мама на память связала ему шарф. Отдавая пакет, тщательно проговаривала слова благодарности на английском. После каждой фразы Бушнак говорил «ееееес», давая понять, что понимает ее. «Доктор Бушнак, у вас золотые руки» - сказала мама. «Еееееес» - протянул Бушнак. Я не смогла удержаться и хихикнула, он глянул на меня, понял, что сказал и смущенно затараторил «Ой, нет, нет! Ничего особенного». Я смеялась в голос, а он опять расплылся в счастливой улыбке. На прощанье он даже сделал движение вперед – не то взять за руку, не то обнять. Но остановился… за 5 месяцев он так ни разу и не подпустил меня ближе, чем на расстояние вытянутой руки. 6 декабря. Дырка в сердце… Пишем Бушнаку… «Не разводите панику, люди с дырками в сердце не живут, а раз вы просите документы для визы, значит фрау Гавришева жива. Она же жива?» - ответил Марихе Бушнак. Это позже он скажет «когда я получил то письмо, я подумал, что это какая-то плохая шутка». «Это какая-то ошибка» - твердил он в каждом письме… и добавлял – «А если это правда, я ничем не смогу помочь, я не волшебник». 20 декабря, амбуланс… он опять не смотрит на меня… говорит отрывочными фразами… как тогда, 7 месяцев назад, на первой консультации. - Я не могу помочь тебе, ты не переживешь операцию. Ты себя отлично чувствуешь, живи! Если станет хуже, я прооперирую - глаза в пол. Он прекрасно знает, что если станет хуже, я просто не доеду сюда. - Может, давайте сделаем обследования и хотя бы подтвердим диагноз? - Зачем тебе тратить деньги? Ну ладно, если хочешь – КТ и УЗИ. Ок? Хорошо – и, не прощаясь, вышел из кабинета. Я слышала, как он договаривается об обследованиях. «Украинские коллеги считают, что там дырка». Он все еще не верил в то, что это правда… 21 декабря. УЗИ сердца. На экране появились первые картинки, кардиолог офигевше присвистнул. В кабинете появился Бушнак. Глянул на экран… и в одно мгновение как-то посерел… последние надежды рухнули… Он сел напротив экрана, не сказав ни слова мне, он вообще не смотрел на меня. Только на экран… Когда начали готовиться к УЗИ через пищевод, он сел в углу, чтоб не мешать. И в какой-то момент я глянула на него и поняла, что смотрю на свое отражение. Он сидел, наклонившись вперед, поставив локти на колени, закрыв сомкнутыми ладонями лицо и смотрел в одну точку. Один в один моя поза отчаянья. И в тот же момент я поняла, что все его «тараканы» - они один в один такие же, как у меня. Что Бушнак по характеру и по поведению – он моя копия. Или я его… И сейчас он был в отчаянье… в глубоком и беспросветном… Проваливаясь в наркоз я повторяла про себя «не конец, это не конец, выход найдется, обязательно найдется». Не знаю кому это было обращено – самой себе или моему отражению – Бушнаку. Он нашел выход… И радовался как мальчишка. И улыбался. И опять начал говорить «мы» касательно моей ситуации. «Нам с тобой…» - смешно и трогательно. Он начал говорить о своих чувствах, о том, что значит эта ситуация ЛИЧНО ДЛЯ НЕГО… впервые за время нашего знакомства. Он, высококлассный кардиохирург, боялся, что я упрекну его в том, что произошло. «В этом нет ничьей вины» - обронила я и его глаза засветились какой-то детской радостью. Он называл меня сумасшедшей, когда узнал, что я приехала без денег, а сам в это время уговаривал врачей сделать мои обследования бесплатно. Да и сам не записывал свои консультации в систему, чтоб мне не пришлось за них платить. Он, будучи в отпуске, вызванивал коллег и тащился вместе с ними в клинику для того, чтобы посмотреть КТ, для того, чтобы обсудить варианты лечения. Зачем это доктору Бушнаку? Не знаю… наверно это нужно Хасану Бушнаку… человеку, который просто по-человечески хочет, чтоб я жила? Манька в своих текстах обо мне регулярно «обзывает» Бушнака профессором. Он никогда им не будет… потому, что, чтобы быть профессором, надо иметь научные статьи. Бу не пишет статьи, Бу целыми днями в операционной. Он прямой как угол – говорит то, что пришло в голову и только потом думает, что, наверное, произносить этого не стоило. От его прямоты иногда мороз по коже. Но когда он улыбается… он невероятно обаятельный, когда улыбается! Мой Бу… кто он для меня? Это трудно выразить словами. Это человек, который дал мне шанс. И это врач, который своими руками совершил чудо. Кто сделал для меня больше – Бушнак-человек или Бушнак-врач? Не знаю, наверное оба они сделали безмерно много. Стараниями Бушнака я прожила последние пол года. Сейчас от него опять зависит, будет ли для меня завтра. Да, он врач, а не волшебник, он не может сделать невозможное. Но я верю в него. В доктора Бушнака, супер-пупер спеца и в Хасана Бушнака – неравнодушного человека. И люблю его вне зависимости от того, чем закончится эта передряга. Потому что он – мое отражение, потому что он - мой Бу!
|
